Катали мы ваше солнце - Страница 41

Древорез кинулся на смутьяна и, к удивлению своему, впервые поддержан не был. Мало того, справа его оплели по уху, слева огорчили притузком, потом умелым взмахом коромысла положили в грязь и принялись охаживать чем ни попадя. Плоскыня был настолько ошарашен, что даже не отбивался. Но тут, смекнув, что может лишиться мужа, заголосила Купава, и храбры со вздохом сожаления двинулись вперевалочку к месту расправы. Помятого Плоскыню отняли, поставили на ноги и, прочистив ему затрещиной мозги, стали вязать как зачинщика смуты.

Расплескивая полозьями весеннюю жижу, подлетели влекомые крепкой чалой лошадкой легкие санки.

– Тпрру!.. – Седок откинулся, натягивая вожжи. Ворот – козырем, горлатная шапка… Боярин.

– Чурилу с Нахалком видел кто-нибудь? – Блуд Чадович был не на шутку встревожен.

Храбры опешили, призадумались. Стоящий простоволосо народ насторожил уши.

– Да намедни в гридницу боярышня приходила… – осторожно покашливая, отозвался старый седатый храбр. – Вроде идти куда-то мыслила… Ну и, стало быть, велела сопровождать… А потом – даже и не знаю… Что-то не видать ни того, ни другого…

– Сопровождать велела?.. – Боярин насупился. – А почему им?

Храбр покряхтел, помялся.

– Да насчет Докуки пытала… – признался он с неохотою. – Ну, того, что сечь тогда собирались… А Чурило с Нахалком, вишь, возьми да и скажи: знаем, гуляли, мол, с ним вместе…

– А ну отыскать мне сей миг обоих!.. – гаркнул боярин, наливаясь кровью. – Хоть из-под земли, а достать!.. И вы тоже ищите!.. – обернулся он к слобожанам.

Храбры бросили недовязанного Плоскыню и побежали, чавкая сапожищами, кто куда. Люд поспешно нахлобучил шапки и тоже рассеялся. Заливисто ржанула чалая лошадка, унося по грязи боярские санки. На истоптанной в слякоть улочке остались трое: Шумок, Плоскыня да жена его Купава, взвывшая вдруг пуще прежнего.

– Молчи, дура!.. – покряхтывая от принятых беспричинно побоев, в сердцах бросил ей Плоскыня. – Как ни надседайся, а доброй свиньи не переголосишь!..

Купава примолкла, подняла вывалянные в грязи бадейки и, вздевши их на коромысло, нетвердо двинулась к Вытекле.

– Ой, лишенько… – всхлипнула она напоследок.

– Да не убивайся ты так, – заметил Шумок, наблюдая, как Плоскыня, обиженно сопя, оглядывает испачканную одежку. – Грязь – не сало, потер – и отстало… Пойдем-ка лучше, брат, кружало навестим…

– Да не на что, – буркнул Плоскыня. – Третий уж день никто берендеек не заказывает…

– А угощу! – И подброшенная с грязной ладони кувыркнулась, сверкнула в воздухе серебром греческая монетка.

– Да ты разбогател никак? – вытаращился на Шумка Плоскыня.

Тот лишь осклабился и шало подмигнул в ответ.

– Поколе за правду платят, – загадочно изрек он, – потоле она и жива!..

* * *

– Али моя плешь наковальня, что всяк в нее толчет?..

С перекошенным личиком Лют Незнамыч метался по клети и потрясал кулачонками перед вежливо отклоняющимся Чурыней, а один раз чуть было даже не пнул с досады хитрый резной снарядец, снятый со стола и задвинутый в угол.

– И это волхвы? – в ужасе вопрошал он. – Это кудесники?.. Какая-то девка приходит среди ночи, вяжет обоих…

– Да девка-то – боярская племянница, – весь пожимаясь от неловкости, вступился было за кудесников хмурый немилорожий Чурыня. – Храбров с собой привела…

– Чурыня!.. – Розмысл вне себя топнул ножкой. – Да ты… Ты послушай, послушай сам, что говоришь-то!.. Храбров на капище привести! Волхвов связать!.. Это же всякого страха лишиться надо!.. Раньше кудесник, бывало, только посохом стукнет, а у берендеев уже и поджилки дрожат… Распустил ты людишек, Чурыня! Распустил!..

– Ну, неправда твоя, Лют Незнамыч! – обиделся сотник. – Да разве же я над волхвами поставлен?.. А на погрузке у меня все по струнке ходят…

– По струнке? А этот твой брылотряс?.. Как его хоть зовут-то?..

– Воробей… – нехотя отозвался Чурыня.

– Да что у тебя там птичник, что ли? – пронзительно завопил Лют Незнамыч. – Воробьи, Соловьи всякие!..

– Воробей – мой… – Упрямо набычившись, Чурыня гнул свое. – А за кудесника я не в ответе…

Розмысл его однако не расслышал – уши, видать, заложило от собственного крика.

– Почему у Родислава Бутыча на участке порядок? – малость уже подзадохнувшись, продолжал он. – Почему у Завида Хотеныча никогда ничего не стрясется? Почему у нас одних такая неразбериха?.. На голову сторожу девка с голым огнем спускается, а ему и невдомек!.. Спал твой Воробей? Говори: спал?..

– Да не спал он, Лют Незнамыч! Опешил просто… Обратно-то, чай, в колодец бадью не запихнешь!..

Розмысл замолчал, отдуваясь и ворочая глазами. Приходил вроде в себя…

– Ладно… – рек он наконец, садясь за стол и судорожно раздвигая грамоты и берестяные письма. – Загадал ты мне, Чурыня, загадку… Давай раздумывать. Людей поднял?

– Поднять-то поднял… Даже со ската снял… Вода-песок наготове… А вот близко подходить пока не велел…

– Почему?

– Увидит – всполошится… Ткнет с перепугу огнем в поленицу – склад разом и полыхнет…

– Может, оно и правильно… – пробормотал розмысл, тревожно оглаживая выпуклую плешь. – А что, ежели так? Заговорить ей зубы – да и того… Светоч отнять, а саму – сюда, к нам?.. На раскладке тоже народишку маловато…

– Там еще храбры наверху? – мрачно напомнил Чурыня.

– Много?

– Двое… И погорелец к ним какой-то прибился…

Лют Незнамыч досадливо прицыкнул и ущипнул себя за реденькую бороденку.

– Ну, а что они могут-то, храбры? – раздраженно осведомился он. – Ушла девка в навий мир. С кого тут спрос?..